Ларе-и-т`аэ - Раткевич Элеонора Генриховна (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
А потом Лерметт сказал что-то по-эльфийски. Слова были незнакомыми, но вот смысл их Шеррин поняла преотлично. Похоже, на всех языках слова: «Ну, как, все в порядке?» – произносятся с одной и той же интонацией.
– Даже лучше, – ответствовал Эннеари, появляясь откуда-то у Шеррин из-за спины. – Потом расскажу. Тебе понравится. – Он опустился на траву и подогнул колено, устраиваясь поудобнее. – Дайте мне тоже колбаску. Или вы уже все съели?
Сердце у Шеррин бухнуло, замерло, а потом забилось часто-часто. Нет, она помнила, что Эннеари, едва успев бегло познакомить ее с остальными эльфами, ушел разбираться с ожерельем, помнила… но отчего-то забыла. Конечно, он ушел и вот только теперь вернулся – так отчего же ей кажется с такой непреложной несомненностью, что он никуда не уходил? Что – да, он ушел, но каким-то непостижимым образом все время был здесь, возле этого костра? Почему ей кажется, что он смеялся вместе со всеми, что она слышала его голос и говорила с ним… что именно с ним она и говорила?
Захваченная этим странным двоением реальности, Шеррин упустила тот миг, когда разговор перестал быть общим – словно из него выдернули скрепляющую нить, как из бус, и он раскатился на отдельные бусины. Одной из таких бусин была тихая беседа короля и сидящей рядом девушки – до того, как Эннеари окликнул… Шеррин так толком и не поняла, кого из них.
– Лериме, – вполголоса произнес Эннеари – и на его оклик обернулись оба.
На сей раз загадка так и осталась загадкой – никто не объяснил Шеррин, отчего растерялся король, а девушка, та и вовсе откровенно смутилась. Но странность эта явно что-то значила – а иначе отчего бы Эннеари внезапно покраснел, да так, что склонил голову, пытаясь скрыть прихлынувшую к щекам кровь?
– Арьен! – воскликнула девушка… Илери, вот как ее звали – тогда Шеррин никак не могла вспомнить, а теперь само возникло откуда-то.
– Мне и в голову не приходило, что ближняя ветвь у вас одна и та же, – хрипло пробормотал Эннеари, все еще не подымая головы.
Шеррин было невыносимо больно видеть его смятение, и она, желая отвлечь Эннеари, намеренно окликнула его по имени, которым назвала его та эльфийка – Арьен – окликнула… и сама внезапно испугалась невесть чего.
– Может… мне нельзя тебя так называть? – выдохнула она.
Эннеари хотел было ответить ей, но не успел.
– Можно-можно, – быстро вмешалась Илери прежде еще, чем он успел открыть рот. – Очень даже можно. – Она ехидно блеснула глазами и тут же опустила ресницы. – Только так и будет правильно – верно я говорю, Арьен?
Илери явно от души забавлялась – а Эннеари был столь же явно смущен, но не так, как минуту назад, а как-то неуловимо иначе, на другой лад. Это другое смущение не бросилось краской ему в лицо, а рассыпалось теплым коротким смехом.
– Пожалуй, верно, Лериме, – ответил Эннеари и вновь засмеялся.
Имя «Арьен» шло эльфу даже больше, чем «Эннеари». Оно не просто льнуло к нему, оно и было им – но Шеррин было отчего-то невообразимо трудно вымолвить его снова… не просто трудно – невозможно… вот до этой самой минуты, когда Шеррин бестрепетно прошептала его в лицо ночной темноте и победительно улыбнулась.
Арьен.
До чего же чудесное имя… такое же чудесное, как и он сам. Как тугой зов стрелы, летящей точно в цель. Сейчас, надежно укрытая ночной тьмой от посторонних глаз, Шеррин вновь и вновь переживала этот небывалый выстрел – поверх голов, мимо лиц, сквозь воду – ее дыхание вновь и вновь сливалось с полетом стрелы и несчетное количество раз снова и снова падало со стрелы вместе с ожерельем в подставленную узкую ладонь.
Я больше ничего не боюсь.
Совсем ничего.
Я ведь не боли боялась, не унижения, не смерти даже – ее-то чего бояться? Не того, что меня согнут или сломают… а того, что растворят. Сожрут заживо, переварят – и я стану частью их, стану такой же, как они… потому что иначе остается только сойти с ума и не понимать уже ничего… не понимать, что тебя уже едят, что тебя уже почти и нету больше… а оказывается, ничего подобного. Я просто потерялась в тумане. Это очень страшно, когда туман. Он откусывает пальцы, выедает глаза, высасывает сердце – поневоле каменеешь, чтобы не ощущать этой жуткой боли. С туманом невозможно сражаться, его не ухватишь… но зато его можно рассечь. Одним-единственным выстрелом.
Всего только одна стрела – и туман разорван в клочья, и эти клочья так нелепо мечутся прежде, чем расточиться и сгинуть окончательно, бессильные в своей гнусности, совершенно бессильные… им ничего не удалось, это был морок, самый обыкновенный морок, наваждение – а ведь Шеррин едва не поддалась ему… почти уже и поддалась… как же странно снова ощущать себя целой, неизъеденной жгучей мерзостью… знать, что никому и ничего не удалось с тобой сделать – и никогда не удастся, никогда… потому что на свете есть эта ладонь, и не ожерелье, а я сама падаю в нее… потому что я люблю тебя, Арьен – слышишь?
Ты никуда не уходил от костра. Ты и сейчас никуда не ушел. Ты здесь, и я говорю с тобой. Только с тобой. И – знаешь, что я тебе скажу? Что я ничего от тебя не хочу.
Странно, правда?
Я ничего от тебя не хочу. Совсем-совсем. Но я хочу жить вечно. Всегда. Чтобы всегда было то мгновение, когда ты закинул лук за спину и шагнул за своей стрелой.
Арьен.
Светало. Ветер еще не обметал с привядшей травы золотистым плащом рассвета холодную осеннюю росу – утро только-только зарделось, зарозовело краешком неба. Лерметт осторожно выглянул из окна – не видит ли кто… хотя кому и быть в такой ранний час в дворцовом парке – разве что белкам, а эти никому не скажут. Тишина за окном стояла полнейшая – казалось, прислушайся, и расслышишь, как шуршат облака, пробираясь по небу. Лерметт усмехнулся, растворил окно пошире и выпрыгнул наружу. Должен ведь и у короля быть свой тайный праздник тишины. Прежде таких мгновений у него было куда больше, но теперь, когда во дворце полным-полно королей и их свитских, о тишине и уединении смешно даже и мечтать. Раньше ему принадлежали драгоценные мгновения на грани яви и сна, когда действительность еще не растворилась окончательно, а сон еще не заговорил в полный голос – он набегает безмолвными волнами и отступает прочь, едва успев промерцать отблеском уходящего дня и чего-то другого, пока еще неведомого. Но теперь Лерметт засыпал каменным сном, как только добирался до постели. Ничего не поделаешь – сейчас ему принадлежит только рассвет. Это его время – и ни одна белка никогда никому не расскажет, что видела, как его величество в окошко сигает.
Лерметт потянулся до хруста, вдохнул глубоко и побрел вдоль дворцовой стены. Сегодня он избрал для прогулки тропинку, тянувшуюся вдоль левого крыла – того, где располагались Юльм и Адейна: Пестрый Коридор и Полосатые Покои.
– Лериме, – послышалось негромко из-под клена, чья тень ровно в полдень пересекала крайнее окно Полосатых покоев, – лэн йеллейн-а-лэн ни-кье?
Далеко ли он собрался – вот это всем вопросам вопрос! Из тех, на которые никогда нельзя ответить правильно, хотя любой ответ равно годится.
Лерметт смигнул от неожиданности – а когда ресницы его взметнулись вновь, Эннеари уже выступил навстречу ему. При виде Арьена Лерметт ахнул и тихо рассмеялся. Эльф был чудо как хорош. Во всяком случае, вообразить нечто, более похожее на чудо, Лерметт бы, пожалуй, затруднился.
Эннеари наверняка провел в парке если и не всю ночь, то уж предутренние часы несомненно. Он был весь с ног до головы в сияющей росе. Сапоги, легкий кожаный плащ, даже волосы, еще не успевшие впитать ее влагу, вспыхнули в лучах рассвета холодными звездами. Такими же сказочными звездами горел колчан и чехол для лука. Вот такими, наверное, и мнятся эльфы мечтательным девушкам в томлении предчувствия первой любви – сплошь в осыпи сказочного звездного сияния… право, жалость какая, что ни одной девушки рядом нет! Даром же чудо пропадает, понапрасну!
Эннеари, словно уловив мимолетную мысль Лерметта, встряхнулся, будто мокрая собака; брызги полетели во все стороны. Лерметт, смеясь, вскинул руку, чтобы заслонить лицо. Вот всегда так с эльфами – не успеешь размечтаться о сказках и чудесах, как тебя тут же холодной водой окатят! Да еще с какой естественностью. Пожалуй, именно это и чудесно в эльфах на самом деле – их чудовищная, ни в какие человеческие понятия не укладывающаяся естественность.
